На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Газета Труд

547 подписчиков

Свежие комментарии

  • Лидия Санникова
    Сдох...В США умер летчик...
  • Россиянин
    Прием Украины в ЕС, означает войну между РОссией и ЕС. Тогда мы спокойно начнем бомбить польский Жешув.В Кремле ЕС преду...
  • Галина 123
    Да. Доходит. Но очень медленно.Может продолжать ...

Андрей Бильжо: Когда я сидел на карантине в маленькой психиатрической больнице….

Художника, автора эксцентричной иронической графики и главного теле-мозговеда начала нулевых до сих пор узнают на улице, а придуманные им реплики «постсоветского Швейка» — Петровича гуляют в народе в качестве крылатых выражений — «Алло! Это светлое будущее? Подождите, мы немного опаздываем». На днях в издательстве «Захаров» выходит новая книга Андрея Бильжо «Не снимая маску» — своеобразный пандемический дневник, включающий стихи, рисунки, рассказы, сказки для взрослых, тексты, которые автор называет «Не поэзия», графические работы. А в особняке Остроухова в Трубниках (ГМИРЛИ имени В.И. Даля) работает совместная с галереей «Роза Азора» выставка «Приветы с удаленки», обыгрывающая расхожие штампы восприятия русских классиков от Пушкина до Маяковского и Блока. Чем не повод поговорить с Андреем Бильжо о жизни, искусстве, карантине?

— Представленные на выставке работы напоминают визуализированные анекдоты Хармса из серии «Лев Толстой очень любил детей». Чехов — конечно, с Чайкой, Толстой — с Анной Карениной, сердцеед Пушкин — с красавицей (в данном случае Барби), Достоевский — с раскольниковским топором. Не боитесь, что вас привлекут за оскорбление ветеранов отечественной литературы? Или о классиках у нас теперь можно говорить только с придыханием и на «зверином серьезе»?

— Русские классики настолько популярны, что их давно уже невозможно отливать в золоте и бронзе. Так повелось с советских времен, когда портреты Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Островского, Достоевского и Толстого можно было увидеть не только на марках, но и на этикетках спичечных коробков — их знала в лицо все, даже те, кто вообще не открывал книг. Сегодня эти писатели перешли в пространство народного мифа и стали мемом: кажется, что они живут неподалеку, разговаривают с нами, спорят, иногда дают советы — в общем, всячески участвуют в наших делах. Именно поэтому в новой серии графических работ Пушкин, Толстой, Достоевский, Тургенев и Чехов переживают самоизоляцию, они на удалёнке. В прямом и переносном смысле. А в другом зале экспонируются скульптурные объекты (кстати, покрытые золотой глазурью), где писатели встречаются с персонажами сегодняшнего мирового масскульта — Микки-Маусом, Спайдерменом, Человеком Америка, чернокожей Барби. Эти супермены даже защищают Пушкина от Дантеса. В ироническом искусстве очень важен контекст — например, бюст Николая Васильевича Гоголя помещен в хлебный мякиш. Мы же помним, что нос коллежского асессора Ковалева обнаружился именно в хлебе, который подали на завтрак брившему его каждую среду и воскресенье цирюльнику Ивану Яковлевичу...

— Когда вы начали рисовать?

— Очень давно. Помню, как вспышку — мне было лет пять, к нам пришли гости, я нарисовал портрет друга моих родителей — всеобщий восторг. С тех пор рисовал постоянно — на уроках в школе (мне разрешали, потому что так я лучше сосредотачивался), на полях истории болезни моих пациентов, во время подготовки к эфиру, на встречах в клубе «Петрович». У меня всегда должна быть ручка в руках, чтобы рисовать «почеркушки». Раньше их выбрасывал, а потом начал собирать. Прошла выставка в галерее Миши Крокина, называлась «ЧБ». Печататься стал в 1975 году — тогда вышла первая моя карикатура в «Неделе». Рисовал всегда то, что хотел. Заставить меня делать что-то против воли практически невозможно.

— Как придумали Петровича?

— Я работал карикатуристом в «ИД Коммерсант», рисовал для еженедельной газеты по разным актуальным поводам, мои персонажи должны были что-то друг другу говорить и соответственно обращаться, вот я и придумал этого «Петровича» — одно из нечастых в русском языке отчеств, которое проговаривается полностью, а не «съедается» — «Алексаныч», «Василич», да и звучит красиво, с раскатистым «Р». К тому же Петровичем у моего любимого Гоголя звали портного, который сшил шинель Акакию Акакиевичу. Мой Петрович — немного трикстер, бравый солдат Швейк, его держат за идиота и это позволяет ему говорить все, что он думает.

— Большинство телезрителей помнит вас как Мозговеда из программы «Итого», где вы начинали выступления с неизменной реплики «Когда я работал в маленькой психиатрической лечебнице...» Кто это придумал?

— Уточню, программа называлась «Итого» с Виктором Шендеровичем» — это была его авторская «информационно-паразитическая» передача. Мозговеда и Правдоруба придумал Сережа Феоктистов, наш шеф-редактор и, между прочим, обогатил этим русский язык, таких слов прежде, кажется, не было. Стендапы писали мы сами — я и Правдоруб Игорь Иртенев. Причем мои сюжеты часто записывались в отделении проктологии, а реплика полностью звучала так: «Когда я работал в маленькой психиатрической больнице, к нам в приемный покой поступил пациент К». Всегда — только «К», не «Н», не «А». Так проще произносить, а Миша Каменский, искусствовед, шутил: «Ну почему все время „К“, ощущение, что это все про меня». У нас была очень дружная команда, если и возникали разногласия, они носили исключительно творческий характер. Просуществовали мы почти три года и закрыли программу сами. Просто собрались в клубе «Петрович» и решили, что надо закрывать.

— Почему?

— Изменилось время — оно перестало быть стебным, стало жестким, информативным, серьезным. Ненадолго на канале «ТВС» под названием «Бесплатный сыр» передачу возобновили — частично, т.е. с моими мультфильмами, рисунками, но уже без Мозговеда. А вскоре и ее закрыли.

— Как считаете, сегодня подобный формат на ТВ возможен?

— Мне трудно об этом судить — с 2014 года я не смотрю телевизор, но думаю, нет. Сегодня нужно быть жестким, потому что жесткие, суровые люди диктуют обществу свои правила. А все ведь зависит от заказчика. И, между прочим, так было всегда. Если мы вспомним историю Возрождения, поэтам и художникам покровительствовали патроны, знавшие толк в искусстве и литературе. Вы представляете, что такое Венеция XV века? Торговля солью, рэкет, крестовые походы, в которых нет никакого высокого смысла, а просто грабеж, освоение новых территорий, армейский паек для бедноты. Собор Сан-Марко построен по принципу дачи на самозахвате, там даже колонна какая-то притащена с Востока, но вот эти грубые, воинственные синьоры ценили таланты, и благодаря им появились Леонардо, Рафаэль, Микеланджело. А могли бы и пропасть. Но это Италия. А история нашей страны гораздо суровее. Взять только ХХ век — войны, репрессии, голодомор... Одного моего деда расстреляли в Норильске, другого на Лубянке, бабушка провела восемь лет в Акмолинском лагере жен изменников родины «А. Л. Ж. И. Р.», а потом на вольном поселении в Тюмени. Но мои родители уцелели, отец-танкист прошел всю войну, включая Сталинград.

— Да, были славные дела — Победа, первый полет человека в космос...

— Конечно, всем этим мы должны гордиться, но грустно, что с тех пор значительных поводов для гордости как-то не обнаруживается. Теперь уже, в противоречии со знаменитой песней Юрия Визбора, мы не впереди планеты всей в области балета, так как лучшие артисты уезжают за границу, и ракеты наши едва ли самые эффективные. Мой папа говорил, что война — это грязь, смешанная с кровью. Об этом же писали фронтовики — Юрий Бондарев, Виктор Астафьев, Василь Быков. Под Ржевом погибали полки до последнего воина, такая сцена есть в документальном фильме Леши Пивоварова: русского лейтенанта хоронят немцы, потому что мужеством и стойкостью нашей армии восхищался даже враг. А сейчас из этого праздника делают аттракцион — шьют военную форму для детей, на автомобили вешают наклейки «Можем повторить»... Не думаю, что это понравилось бы тем, кто прошел войну. Так что давайте о чем-нибудь повеселее — о весне, траве, птичках, собачках, еде, вине.

— Вас на улице узнают?

— Иногда, но по большей части какие-то невеселые люди. Однажды иду в гастроном «Смоленский» мимо закрытого сейчас вестибюля метро, а там музыка наяривает — «Розовые ушки у моей подружки», а на пандусе человек моего возраста что-то в сумки раскладывает и ее напевает. Думаю: надо же, все слова помнит. Вдруг он оборачивается, замечает меня: «Мозговед?» — «Да». — «Что-то вас давно не было видно на телевидении».

— Вы же еще снимались в кино...

— Да, сыграл несколько ролей — окулиста, акушера-гинеколога, а психиатра — даже дважды. Роль окулиста была большая — ночные съемки в Тульской больнице. Я должен выйти на улицу, когда режиссер по радиосвязи даст отмашку. Жду. Вдруг заходят — сначала одна женщина, с фингалом под правым глазом, потом другая — с фингалом под левым, обе поддатые, а с ними здоровенный детина: «Доктор, надо помочь». Спрашиваю: «Что случилось-то?» — «А сам не видишь — поссорились. Теперь лечи». Что делать, отвел женщин к дежурному врачу. Не объяснять же им про кино.

— Как пришли в психиатрию? Все-таки в советское время эту профессию сопровождал мрачновато-иронический миф — какой-то невероятный микс из анекдотов про психушку и хорроров про узаконенную кару для инакомыслящих.

— Эти представления восходят еще к рассказу Антона Павловича Чехова «Палата номера шесть». На самом деле это очень нужная медицинская специальность: множество людей страдает биполярными психозами, аффективными расстройствами, навязчивостями... Им нужно помогать. Но существовала и карательная психиатрия, и были специальные больницы — в такую попал Владимир Буковский, которого потом обменяли на Луиса Корвалана. Но вот что интересно, многие диссиденты прятались в психбольницы, чтобы не попасть в куда более худшие организации. Хотя, конечно, в школьные годы я не помышлял о такой специализации — просто хотел быть врачом. Как в фильме «Коллеги» по книге Василия Аксенова — представлял, как иду в белом халате по отделению, он развевается, за мной бегут медсестры, я спасаю людей. Такая абсолютно идиотская романтика. В общем, закончил институт по специальности «врачебное дело», в ординатуре мест не оказалось, и я пошел в НИИ гигиены водного транспорта, а оттуда отправился в восьмимесячное плавание по всей стране. Работал в портах Ленинграда, Новороссийска, Севастополя, Владивостока, Находки. Однажды мы ловили рыбу недалеко от Японии, попали в шторм над самой Марианской впадиной, где глубина 11 тысяч метров, и чуть не погибли. Тогда я узнал, что капитан не имеет права самостоятельно передать SOS, только с разрешения «большой земли»... Потом вернулся в НИИ, но не увидел там ничего романтичного: мужики уже в 12 часов дня бежали в магазин «Ленинград» за портвейном и бутербродами, женщины начинали рубить салат оливье. Понял — нужно что-то менять, и поступил в ординатуру на психиатрию. Так я оказался в психиатрической больнице № 1 имени Петра Петровича Кащенко.

— Вы даже написали диссертацию...

— ...Не отрываясь от лечения пациентов. Я находил больных с длительной стойкой ремиссией, с хорошим уровнем социальной адаптации и ставил вопрос об их снятии с учета. Потому что статус психиатрического пациента тянул за собой множество запретов — водить машину, выезжать за границу, заниматься рядом профессий. В общем, по городу пошел слух о «добром докторе», и ко мне повалил народ. Общество тогда поддерживало свободу, в том числе для душевнобольных. Это потом ему, обществу, свобода надоела, оно стало воспринимать ее скорее отрицательно — и уж точно захотело, чтобы «психи сидели по больницам». Суров народ в нашей стране.

— Не жалели, что ушли из медицины?

— Обстоятельства так складывались: у меня появилась мастерская, работы покупали, шли выставки в Бельгии, Германии, Франции. Появилась возможность прожить совсем другую жизнь. Я люблю перемены. Сколько себя помню, влезал во все щели, экспериментировал, пробовал. Меня так воспитывали — родители не давили на меня своими представлениями о «правильной жизни». Они очень ценили жизнь и свободу — выбора, высказывания. Это, видимо, передалось и мне.

— У вас есть квартира в Венеции. Итальянская жизнь похожа на наши о ней киношные представления — все мужчины шумные и дружные между собой, все женщины — красавицы, как Софи Лорен?

— Женщины на севере Италии, увы, не блещут красотой. В Неаполе — да, каждая немножко Софи Лорен, хотя до нее, конечно, не дотягивает никто, она для меня — совершенство. А вот мужчины — красивые и очень следят за собой: могут по три часа повязывать шарфик, делать укладку. Венеция — потрясающий город, вернее «не-город». Туристы этой магии не ощущают. Они приезжают в 12, в шесть уезжают, ходят толпой по 60 человек и не видят ничего, кроме спины впереди идущего. Поэтому все байки о том, что в Венеции полно народу, невкусно и плохо пахнет, не имеют ничего общего с реальностью. Но главное даже не красота и отличная кухня, о чем у меня в издательстве «НЛО» вышла книга «Моя Венеция», а погружение в историю, культуру, быт. И еще — для итальянца главный закон — не чиновничий, а человеческий. И если проступки, совершенные под влиянием чувств, вступают в противоречие с буквой закона, полицейский принимает решение в пользу человека. В Италии — культ семьи. Мама, жена, дети — превыше всего. Если чиновники и силовики мучают человека — мужа, отца, сына, то итальянцы этого не потерпят. Потому что они сами — в том числе полицейские — дети, отцы, мужья. Как бы мне хотелось, чтобы и у нас человек был самым главным законом.

 

Ссылка на первоисточник

Картина дня

наверх