Название «Ненавсегда» в проекте об искусстве 1968–1985 годов написано вроде бы с ошибкой. Возможно, это намек на обманчивость стереотипов — вот и насчет истинного значения той эпохи мы, вполне вероятно, заблуждаемся? Впрочем, новая экспозиция — не совсем даже об «изо». Здесь частым неводом прошлись по всему руслу советской культуры, от голимого официоза до готовности строить ему рожи из амбразуры андеграунда. Картина оказалась намного сложнее, чем прямолинейное противопоставление официального «краснознаменного» пафоса и его антипода — нонконформизма всех мастей.
Невозможно скомандовать художникам — по крайней мере авторам тех 500 (пятисот!) экспонатов, что вошли в экспозицию на Крымском Валу: на первый-второй рассчитайсь! Расходиться по разные стороны баррикады ни творцы, ни их работы совершенно не готовы. Слишком много общего у них — прежде всего, единый воздух, разлитый над огромной страной, оставившей по себе метку made in USSR. Именно тот воздух и тот строй жизни с его выкрутасами на излете породили немыслимое в «свободном мире» явление — аптарт (от Apartment Art), квартирные выставки, доступные кругу друзей (хотя и в этот мирок для избранных проникали стукачи-осведомители). Порой такие выставки проводили в своих мастерских и мэтры — например, скульптор Леонид Соков, в дальнейшем ставший эмигрантом и гуру соц-арта. Вот нынешние классики Игорь Шелковский и Иван Чуйков — на снимках с такой выставки 1976 года, пародийно, на манер «союзных манежных» названной «Весенняя квартирная». А рядом уцелевшие их работы, теперь уже музейные. А вот на фото ныне маститые, вместе со своими произведениями разбросанные по всей Европе, сбились вокруг покойного классика Генриха Сапгира. Юные в том уже далеком 1983-м Алена Кирцова, Вадим Захаров, Юрий Альберт, писатель Владимир Сорокин...
Масштаб проекта таков, что даже самых крупных художников пришлось бы перечислять долго, рискуя обидеть других. Тут и зачинатель «сурового стиля» Виктор Попков, его приверженцы Гелий Коржев и Таир Салахов, звезды «Левого МОСХа» Татьяна Назаренко и Наталья Нестерова, лидер направления ретроспективизма Дмитрий Жилинский, великолепный Илларион Голицын, ироничный Борис Орлов, гениальный скульптор-минималист Андрей Красулин — ну и конечно же самый известный на Западе из нынешних русских художников Илья Кабаков.
Иные авторы не так известны даже искусствоведам — река жизни течет дальше, унося прочь имена и репутации. Кто помнит сегодня вне стен ГТГ академика-живописца Юрия Королева, чьими героями бывали космонавты и даже, как выяснилось тут, и сам Брежнев? Однако я охотно прощаю автору «низкопоклонство» за то, что именно он, назначенный директором ГТГ в начале 80-х, решил перестроить ее основное, ставшее аварийным здание в Лаврушинском, а заодно создал вокруг целый музейный городок. Скольких сил и нервов это стоило, помнят лишь старожилы Третьяковки. Те, кто оплакивал Юрия Константиновича после его безвременной смерти в 1992-м. А ведь это во многом его стараниями сегодня у галереи — большая и разноплановая коллекция всего ХХ века, для собирательства в советскую и постсоветскую пору очень непростого. Того нельзя, это под запретом, а вон тот, уже корифей бывшего андеграунда, и сам не хочет в ГТГ, вопрошая высокомерно: а с кем рядом я там буду стоять?
Сегодня и я горжусь тем, что в то время работала в отделе скульптуры, не только храня свой фонд, но вместе с коллегами в мастерских и на выставках выбирая лучшее. Кое-что из этих произведений попало и в нынешнюю экспозицию. Еще больше, к сожалению, не попало — объема собрания вполне хватило бы на пять-семь таких выставок. Цветущая сложность — вот как, на мой взгляд, стоит характеризовать тот период, вместо привычного, рубленного сплеча: да это же застой!
Прошу простить за то, что чем дальше движется мой рассказ, тем более субъективным он становится. Потому что невозможно без эмоций судить выставку, сделавшую экспонатом твою собственную юность. Ведь в хронологические рамки 1968–1985 годов точно вписывается важнейший период моей биографии: с момента, когда я пошла в школу, до того, как уволилась с первой постоянной работы и впервые уехала за рубеж — по тогдашней казенной формулировке, как член семьи советского командированного. Отбывая «срок» в Алжире, где муж работал корреспондентом АПН, выдавая книжки читателям библиотеки в Доме дружбы, я даже не подозревала, что по возвращении в Москву моим новым местом работы станет стеклобетонное здание на Крымском Валу, ныне всем известная Новая Третьяковка...
Разумеется, очерчивая границы выставки, кураторы отталкивались от иных, более знаковых для всех примет истории. 1 января 1968 года в эфир впервые вышла программа «Время» — теперь уже нелегко понять, какой это был прорыв в смысле разнообразия и полноты информации. В том же году погиб Юрий Гагарин, улыбка и надежда «оттепели». И введены войска в Чехословакию, подавлена Пражская весна... Но я опять про свое, про воспоминания, дремлющие где-то в глубинах памяти. Вот брежневский лик на телеэкране, возникающий с жутковатой неизбежностью, и язвительные слова моей вполне аполитичной мамы, еще совсем непонятные ее малолетней дочке — про какой-то «культ личности». А вот косые взгляды детишек из ЧССР, отдыхавших в нашем пионерском лагере, но не желавших с нами «дружить». Помню задание нам, первокурсникам: сделать конспект жизнеописания дорогого Леонида Ильича «Целина». И это на истфаке лучшего в стране Московского университета!
Правда, не могу забыть и девушку из Литвы, соседку по купе в поезде на Вильнюс зимой 1982 года: она растерянно вопрошала — «Да как же мы теперь будем жить без него?», имея в виду все того же, накануне почившего генсека, к моим студенческим годам прочно ставшего героем анекдотов.
Спасибо двоемыслию и лени, двум коренным чертам человека эпохи застоя: книгу читать я не стала, «содрала» чужой конспект. Можно было жить своей жизнью, терпя политзачеты и лекции по политэкономии социализма, зато оградив нерушимым внутренним забором свой частный мир. В котором помещались любимые профессора и стихи Мандельштама, перепечатанные на тончайшей бумаге (вот откуда взялась нынешняя скорость на «клаве»), песни Окуджавы и фильм «Амаркорд», «Архипелаг Гулаг» из «тамиздата» и первая в Москве после расстрела в 1938 году выставка художника-авангардиста Александра Древина в скромном зале МОСХ на улице Вавилова.
А еще — стойкий дух интернационала, привитый не по казенной линии, а в силу соседства на курсе с «детьми разных народов» — я и сегодня общаюсь на фейсбуке с подругой из Бомбея, всякий раз изумляясь, как прекрасно она пишет по-русски. Мы тогда не подозревали, насколько иллюзорными станут вскоре казавшиеся незыблемыми границы, как быстро потерпит крах исторический проект «СССР», павший под ударами гласности, «афганского синдрома» и горе-экономики социализма.
Вот откуда странное, «написанное вместе» название выставки в ГТГ. Оно вторит тезису «Это было навсегда, пока не кончилось», как поименовал свою книгу о последнем советском поколении философ Алексей Юрчак. Держу пари: многим эта экспозиция будет даже интереснее, чем весьма содержательная ретроспектива Репина либо первая в России «персоналка» Мунка — нет спора, огромный успех ГТГ. Но что может быть увлекательнее, чем заново пережить и осмыслить свою жизнь? А если по возрасту вы «не проходите», то прикоснуться к реалиям, наверняка определившим биографию ваших близких.
Свежие комментарии