Хорошая журналистка, у которой в «ФБ» 5 тысяч подписчиков (больше, как вы знаете, нельзя) и которую я с любопытством читаю, написала пост про своего отца, заболевшего ковидом. Тема понятна и благородна: вдруг кому-то этот негативный опыт пригодится, может, даже жизнь спасет.
Короче, живет отец в небольшом городке.
Как и многие наши сограждане, доверяет всяким целителям, вещающим с экрана про то, что «на седьмом десятке мои суставы в порядке», поэтому к врачам обращается в крайнем случае. Такой крайняк его все же настиг, его положили в реанимацию. От кислорода отказался — «чтобы не было привыкания». К нему пустили знакомую (сейчас же в реанимацию пускают, если кто не знает), которая принесла ему: надувные шарики — легкие разрабатывать. И он их от души «разрабатывал», пока не надул внутрь инфекции настолько, что состояние резко ухудшилось...Как и многие почитатели молодой журналистки, я на следующий день с трепетом открыла ее аккаунт — вдруг случилось страшное? Да, ситуация ухудшилась, написала она и спросила, не подскажут ли ей фамилию главврача, а то дозвониться до больнички никакой возможности. Видимо, подсказали. Потому что появилось сообщение, что со скрипом записали продиктованную ею записку. Папе. А еще ей удалось договориться с тетенькой, которая взялась навещать ее отца и приносить ему каждый день что-нибудь радостное — помидорку там или яблоко. Необязательно для того, чтобы съесть, а просто чтоб перед глазами у человека было нечто яркое, жизнерадостное.
И вот тут я уже начинаю не постигать. Знакомую с шариками пускают — стало быть, для дочери-то круглосуточно зеленый свет? Но мобильная, в полном расцвете сил женщина договаривается с чужой теткой о помидорке. Пишет в «ФБ» пост об отце — какой он замечательный, с трогательными фото. И, скажу честно: похоже, не понимаю-то я одна, потому что фейсбучные ее друзья пишут как под копирку: держитесь, мол, дорогая. И никто прямо не спросит: отчего бы не поехать самой? Не поддержать отца, пока тот борется за жизнь? Не взять его руку в свою... Да, это, наверное, прямолинейно. Эмоционально куда менее затратно написать банальность — она никого не царапает, не обижает, не мешает пребывать в друзьях...
Коллега пишет пост об умершем друге. О том, как росли на одной улице, дрались с чужаками с другой улицы, учились в одной школе, потом, наконец, вместе работали в одной газете. И что не было никого дороже. И стихи тут в масть, до спазма... Но на похороны не приехал. Бывает. Сейчас такое бывает часто.
...В 1997-м в реанимацию никого не пускали. И подкупать кого-то было бессмысленно. Ну пустит тебя охранник к лифту, а дальше-то что? Ни один врач или медсестра не согласятся тебя впустить, потому что есть над ними завреанимацией. Другое дело, когда сюда заходит какой-то врач со стороны — может, кардиолог или гематолог. Но для этого нужно выглядеть соответственно. Белый халат не с чужого плеча, шапочка. На грудь, понятно, вешается фонендоскоп. И туфли. На улице слякоть, а тут ты на каблуках. Это как сигнал «свой — чужой».
Изощрения мои работали. С бьющимся сердцем я проходила мимо охранника, шла к лифту, жала кнопку. И так я сумела навестить свою тетушку пять раз. Мне до сих пор это трудно вспоминать. Однажды, когда я ее переодевала в свежую ночнушку, она сказала, что у меня удивительно мягкие руки. Даже тихонько засмеялась. В нашей семье не принято было сюсюкать, это, конечно, был сигнал. А в последний раз она сказала: «Если сегодняшний день переживу, буду жить долго». Тут вошла заведующая и сказала: «Вам пора. Здесь не положено разговаривать. К другим не ходят, вы их волнуете».
Только расплатилась с таксистом, который косился на мой халат и туфли, в которых я ступала в снежную кашу, только дошла до двери, как телефонный звонок: «Ваша тетя скончалась».
Не будь меня с ней в те дни, в жизни бы себе не простила.
Свежие комментарии