Парящая мелодия «Дельтаплана», но не в классической версии Валерия Леонтьева, а исполняемая супер-трендовым сегодня Shaman’ом. Трепетная «Где же ты, мечта», но не с небесным голосом Елены Камбуровой, а обретшая плоть оперного вокала международной примадонны Альбины Шагимуратовой... Еще десятки произведений, объединяет которые имя композитора, вынесенное в заглавие концерта 3 декабря в Государственном Кремлевском дворце: «Кинотеатр Эдуарда Артемьева».
Все они — в столь же необычной исполнительской подаче. Песню из кинофильма «Каждый вечер в 11» споет звездный тенор Дмитрий Корчак, «Говорят, дельфины говорят» из мультипликационной ленты «Девочка и дельфин» — солистка Молодежной оперной программы Большого театра Лилит Давтян, мелодию из картины «Свой среди чужих, чужой среди своих» — юный трубач-виртуоз Александр Рублев, фортепианный наигрыш из «Неоконченной пьесы для механического пианино» — победитель юношеского «Евровидения» Иван Бессонов... Пришедшие к нам большей частью из кинофильмов легендарных режиссеров — Андрея Тарковского, Андрея Кончаловского, Никиты Михалкова, Самсона Самсонова, Вадима Абдрашитова — эти музыкальные темы уже самой естественностью, с какой их подхватывают молодые голоса, подтверждают свою неослабевающую эмоциональную силу. А кроме того — свидетельствуют об универсальности взгляда на музыку и жизнь самого Артемьева, к своим 85 не только не утратившего свежести мировосприятия, но, кажется, лишь становящегося более жадным до поиска, творчества, преодоления границ...
— Я почти не смотрю телевизор, если только это не футбол, — рассказывает Эдуард Николаевич (на встрече с ним, любезно организованной агентством ТАСС, смог задать свои вопросы и корреспондент «Труда»). — И как-то в перерыве между таймами услышал Shaman’а. Меня по-настоящему зацепило его пение. Этот человек обладает могучей душой. Или вот Андрей Лефлер (финалист шоу «Голос» — С.Б.), поющий «Песню о корабле» из фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих» — абсолютно рОковый артист с потрясающим диапазоном, свободой исполнения... Как это будет соседствовать с железной оперной фактурой, классической красотой голоса, допустим, Вероники Джиоевой и Алексея Татаринцева в финале мессы «Девять шагов к преображению» (в концерте участвуют также Оркестр кинематографии и Капелла имени Юрлова — С.Б.)? Или, простите за нескромность, с исполнением Ave Maria моей внучкой Екатериной — студенткой Академии хорового искусств имени Попова?.. Но я люблю контрасты и смешения. Тело музыки неделимо: понятия стиля, жанра, направления для меня давно перестали существовать.
После концерта в Южно-Сахалинске
— Знаете, — продолжает Артемьев, — я очень редко стал слушать других композиторов. Не потому что неинтересно, но просто мне не прекращают поступать заказы на новые работы — например, несколько дней назад мы закончили сведение музыки к «Нюрнбергу» Николая Лебедева. Но главное — успеть завершить те сочинения, что задуманы мной самим: Фортепианный концерт, Скрипичный (уже почти готовый), а если Господь даст сил, то примусь за оперу «Степной волк» по Герману Гессе... Однако недавно мой друг, профессор композиции в консерватории предложил: «Послушай произведение одного молодого автора, он близок тебе по духу». Это оказалась опера композитора по имени Артем Пысь по мотивам романа Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Событие, какого в моей жизни не было давно! Вот этот человек, судя по всему, придерживается того же убеждения, что сочинять надо, используя все средства, какие выработало человечество к сегодняшнему дню, потому что на самом деле это единая река, даже океан: классика, электроника, голография... У меня в Скрипичном концерте солирующий инструмент будет так взаимодействовать с электроникой, что звук приблизится к гитарному... Вообще человечество, на мой взгляд, идет к созданию планетарной мистерии. Не той, о которой говорил Скрябин — у него, кроме идеи, к сожалению, не было никаких технических возможностей. Я представляю себе коллективный продукт не одного автора, а четырех-пяти творческих команд, работающих в самых разных техниках и сферах. Взять ту же голографию. Нам с Никитой Михалковым недавно показали, на что она способна: танцуют две балерины, и надо определить, какая из них настоящая, а какая — изображение. Совершенно невозможно это сделать! Никита пошутил: только если потрогать...
— Вы автор музыки почти ко всем картинам Никиты Михалкова, Андрея Кончаловского, Андрея Тарковского. Почему они, такие разные мастера, призывали именно вас?
— Сам удивляюсь — улыбается Артемьев, — как смог мимикрировать под каждого из этих трех, безусловно, гениальных людей. Никита Михалков — очень жесткий режиссер, требующий четкого выполнения композиторского задания. Например, то, что звучит в «Рабе любви» и «Сибирском цирюльнике», создано под его огромным давлением, как я ни упрямился. Но он обладает, считаю, экстрасенсорными способностями — говоря с тобой, буквально закачивает в тебя свою энергию. И работать с ним, как ни парадоксально, очень легко. В наших совместных лентах я крайне редко ошибался — не попадал в требуемое не больше двух-трех раз... Тарковский о музыке вообще не говорил. О философии, о замысле, о том, как видит тот или иной эпизод — да. Но никогда не приходил на записи. Я чувствовал себя в подвешенном состоянии: подходит, не подходит?.. Он парировал: «Это же не концерт. Вот там музыка — данность, она такая и никакая другая. А в кино я ее воспринимаю только как часть целого, сопрягая с изображением, со всеми звуками кадра, поэтому должен слушать во время микса». На самом деле им всю жизнь владела одна идея — обойтись без авторской музыки вообще. И в последних картинах он без нее обошелся... А на «Сталкере» был такой эпизод: он позвонил — начинаю новую работу, заезжай за сценарием. Я заехал, он что-то печатает на машинке. И я получил от него заодно со сценарием диссертацию Григория Померанца об основах дзен-буддизма. А также наказ: не начинать работать, пока не прочту... Мы с женой не только прочли, но за две ночи переписали себе тот труд — настолько он открывал новые горизонты познания и сознания... С Кончаловским было труднее всего. Мы до третьего курса учились вместе в консерватории, но потом он ушел в кино. Я не понимал — зачем, он же был очень хороший пианист, и сейчас, кстати, поддерживает форму... А задачу он формулировал примерно следующим образом: старина, помнишь, в Третьем концерте Прокофьева есть одно место — вот у нас с тобой должно быть так же... Я делал, он отвергал, а когда идея наконец подходила, лез в партитуру: не то, не то... Я каждый раз зарекался: работаю с ним последний раз!
Эдуард Артемьев верит в планетарное предназначение музыки
Спрашиваю Эдуарда Николаевича: «Зеркало» Тарковского оканчивается «Страстями по Иоанну» Баха. Что, современная музыка не в состоянии обобщить то, о чем говорит фильм?
— То было целиком решение Андрея. Он всегда во всеуслышание заявлял, что на свете есть только один композитор — Бах, остальные — его эпигоны. С чем, кстати, я категорически не согласен. Вот рок-музыка откуда? А она ведь совершила прорыв в сознании ХХ века. Ничего подобного прежде не было в смысле манеры пения, игры, самого саунда. Самое великое сочинение столетия — опера Уэббера «Иисус Христос — суперзвезда». Он ее в 20 с небольшим лет обрушил на мир, и мир был вдохновлен. Я жил в районе Белорусского вокзала, место в ту пору не совсем благополучное, в старых деревянных домах подрастали мальчики, которых жизнь сбивала на не очень хорошую дорожку. И представляете, я слышу, как эти пацаны обсуждают только что невесть как к ним попавшую пластинку этой оперы! Думаю, хотя бы кому-то из них она помогла встать на правильный путь.
— Но сегодняшней музыке, мне кажется, гораздо труднее помочь людям выбрать «правильный путь». Ведь она практически отказалась от мелодии — того, что во все времена почиталось ее главной выразительной силой. Больше того — сами композиторы говорят, что время композиторов кончилось...
— Да, так утверждает Володя Мартынов (Владимир Мартынов — знаменитый композитор, теоретик музыки, философ — С.Б.). Я ему говорю: вот кончишь сочинять, тогда поверю. А по поводу мелодии... Послушайте, что сочиняет Ханс Циммер. Вот человек, совершивший еще одну революцию. Он больше, чем кинокомпозитор — величайший симфонист нашего времени. Гармония Циммера в «Гладиаторе», а особенно в последующих картинах — это пульсирующая звуковая магма. Когда-то у нас был оркестр Бетховена, потом Берлиоза, потом Римского-Корсакова... А сейчас — оркестр Циммера. Допустим, его концерт «Голливуд в Вене» — он, кстати, с этим проектом хотел в разные города приехать, в том числе в Москву... Впечатление не укладывается в обычные человеческие чувства.
— Но будут ли слушать Ханса Циммера через 50-60 лет, как слушают сегодня, например, Андрея Петрова?
— Не равняйте, то совсем другое поле. Петров — человек выдающегося таланта, создавший море мелодий, всегда точно ложащихся на восприятие... Но ни в какой другой культуре, кроме советской, такое родиться не могло. А Циммер очень точно почувствовал интонацию своего времени. И он ведь не отказывается совсем от мелодий, у него очень интересно использованы этнические мотивы...
— А если бы вас пригласили в Государственную Думу, но предоставили не слово, а возможность дать какой-то из ваших треков?
— Я бы выбрал музыку Океана из «Соляриса». Кстати, без определенной мелодии, но там есть то самое движение масс, энергий. Видите ли, музыка, на мой взгляд, бывает двух родов. В одну заложены такие определенные образы и эмоции, что никуда тебе не деться — будешь испытывать то, что задумал, например, Чайковский. Но есть и другая музыка, которая своей энергией помогает человеку выстроить собственные образы, самому в себе, так сказать, разобраться. Таков Бах. Не сравниваю себя с ним, но в меру сил стремлюсь к тому же.
Свежие комментарии