«Архипелаг ГУЛАГ»: наплевать и забыть?

В Госдуме предложили убрать из школьной программы «Архипелаг ГУЛАГ» и другие произведения писателя Солженицына, как «не выдержавшие испытания временем». Говорить в таком тоне о традиционалисте и нобелевском лауреате, святом и прОклятом, истинном патриоте и «власовце» — значит по определению лезть в драку. Имя этого «человека-архипелага» в России стало своего рода позывным, расчерчивающим полосу отчуждения между рядами и без того измочаленного идейными сражениями общества. Прижизненный классик со лбом Достоевского и бородой Толстого заставил споткнуться о себя не только штатных и самозанятых правдолюбов и человековедов, но и целую эпоху.

Не удивительно, что январский воскресный полдень, отмеченный скандальным предложением депутата Дмитрия Вяткина, полыхнул пламенем сетевых баталий такой ожесточенности, что о второй части идеи — вернуть в образовательный минимум Бондарева и Фадеева — никто попросту не вспомнил. В тот же день глава комитета Госдумы по просвещению Ольга Казакова поспешила успокоить общественность, заявив, что Александра Исаевича никто запрещает, поскольку «вопрос об исключении произведений из федеральной программы по литературе не решается на основе частного мнения.

Вскоре стало ясно, что из поля зрения запнувшихся «об Солженицына» ускользнула еще одна деталь. Из программы предложили исключить не шедевральный, экранизированный Глебом Панфиловым «Один день Ивана Денисовича» и даже не полифоничный, в чем-то эклектичный, а то и мыльный роман «В круге первом», подаривший Евгению Миронову одну из его лучших киноролей, а публицистичный, не претендующий на особую художественность, «душнильский» «Архипелаг ГУЛАГ», превративший увлекшегося вполне себе достоевским бичеванием «свинцовых мерзостей русской жизни» писателя в закройщика и едва ли не выгодополучателя антироссийских настроений на Западе.

В свою очередь именно эта книга положила начало дискредитации Солженицына в России. И она по-прежнему вызывает глухую ненависть, стремление «наплевать и забыть» со стороны борцов с «искажениями отечественной истории». Писателю ставят в вину намеренное преувеличение числа жертв сталинских репрессий. Их было, если по официальным данным МВД, всего-то 4 млн, а не десятки миллионов, как у Солженицына. И тот факт, что Александр Исаевич «топтал зону» вместе с власовцами. И житье-бытье изгнанника в Вермонте, и поместье на берегу Москвы-реки рядом с дачей Лазаря Кагановича...

Кстати, насчет соседства с Кагановичем. Этот нехороший символизм углядел еще Эдуард Лимонов — другой большой русский писатель и политический деятель, противопоставлявший Солженицыну Варлама Шаламова. «Солженицын вызвал ненависть всего мира к нам, русским. И дал тем самым на десятилетия вперёд карты в руки (доводы, доказательства) врагам и коммунизма, и России», — писал идеолог национал-большевизма. Звучит. Но означает ли это, что Солженицын не выдержал проверки временем? Едва ли. Напротив, нынешняя — очередная — попытка отправить его в небытие только подчеркивает актуальность «Архипелага».

Как бы нам ни хотелось захлопнуть сквозящую дверь в ХХ век и выпестовать новую фантазийную, развлекательную, резвую литературу для молодых, мы живем в длинной тени ночных арестов, торопливых сборов кое-какой одежды и еды туда, «где тепло и кормят», черных меток «без права переписки», развороченных при обысках домов, шипения в лицо «вы арестованы», в долю секунды перечеркивающего чей-то приватный и беспомощный микрокосм, — словом, всего того, о чем писал Солженицын на первых страницах «Архипелага».

Об этом пишут и современники, неслучайно одна из самых крупных тенденций современной литературы — проза о поломанных в лагерях судьбах. Это и «Обитель» Захара Прилепина, и «Памяти, памяти» Марии Степановой, и «Женщины Лазаря» Марины Степновой, и «Авиатор» Евгения Водолазкина«, и «Зулейха открывает глаза» Гузель Яхиной, и «Вечная мерзлота» Виктора Ремизова. Перечень авторов несхожих взглядов, но общей боли можно продолжать. Зачем они это пишут? Из очернительства? Позволю себе предположение, что их интересует вопрос выживания, сохранения хрупкого человеческого тела и души в кромешных условиях убойной машинерии. Пример оставил Солженицын. «Один день Ивана Денисовича» — самая насущная литература про выживальщика, где главный герой живет, как умное животное — поминутно, предотвращая малейший неверный шаг, грозящий погибелью. Заморенный маленький человек, исконно русский лесковский мужичок, простак и хитрец, оказывается божественно прекрасен: он — Робинзон зоны, творящий новый художественный мир на жалком пятачке своей отмененной судьбы.