На обороте размытой временем (80-летней давности!) моей самой первой фотографии — незатейливая подпись, сделанная, разумеется, мамой: «Дорогому дяде Коле от племянницы Татуси. 2 года и 5 месяцев». Дата отсутствует, но вычислить ее не составляет труда: конец ноября — начало декабря 1941 года. Тогда же снимок был послан из моего родного города Грозного в Подмосковье, где шли ожесточенные бои за столицу. В них участвовал и родной брат мамы, мой дядя — младший лейтенант Киселев Николай Акимович.
И было, конечно, тогда совсем не ясно, получит ли адресат послание, жив ли он. Но дядя Коля, которому на тот момент было 26 лет, письмо с фотографией получил. И не расставался с моим фото все годы войны, сражаясь на самых разных фронтах — на Смоленщине, в Белоруссии, в Кенигсберге. Как говорил он сам, от пули хранили его обереги — три детских снимка: сына, дочери и племяшки.
Трудно поверить, но от того давнего похода к фотографу в моей памяти остались совершенно четкие отпечатки. Недалеко от фотостудии в Грозном возвышался обелиск в честь героев Гражданской войны. Его опоясывали с четырех сторон железные цепи, на которых я пыталась качаться. Помню, как вошли мы с мамой в парк с таинственным названием «Голубин», и меня сразила его осенняя красота. Помню, как выглядел только что построенный Дворец культуры, который был срочно отдан под летную школу.
Помню, как горело это здание (это уже в октябре 1942 года, когда фашисты бомбили Грозный). Все небо было багровым, черные клубы дыма врывались в эту багровость дьявольскими языками. В тот вечер мама, как обычно после работы, была на боевом дежурстве, сбрасывала с крыш домов зажигательные бомбы. У бабушки разболелось сердце, и мы не пошли прятаться в окоп, как обычно при сигналах радиотарелки: «Граждане, воздушная тревога!» Окопом мы называли соседский погреб. Там всегда пахло сыростью. Набивался народ, где-то наверху ухали взрывы, металось пламя керосиновой лампы, а люди почему-то шепотом зачитывали весточки-письма с фронта:
К незабываемым моментам моей жизни относится День Победы. Мы, детвора, носились по улицам с красными флажками и с криками «Ура!». И все цвело вокруг — и сирень, и акации, и жасмин. Все вокруг обнимались и целовались, даже незнакомые, и само солнце ликовало вместе с нами.
Отчетливо помню, как через несколько месяцев после Победы я проснулась ночью от бабушкиных радостных возгласов: «Коля! Коля! Боже мой, Коля!» Не успела ничего понять, как крепкие руки вытащили меня из постели и стали подбрасывать к потолку. Как же мы были счастливы — мама, бабушка и я! Коля приехал повидаться с нами из города Орджоникидзе, где жила его семья. И как же гордилась я им перед своими друзьями! Мой дядя Коля окончил войну майором, вся грудь — в орденах и медалях. Но он нисколько не важничал: играл с нами в лапту и в догонялки, рассказывал забавные истории. Вот только войну вспоминать не любил.
В послевоенные годы он стал одним из руководителей Норильского металлургического комбината. Понимая, как тяжело маме растить меня одной (в метрике о моем рождении против слова «отец» стоял прочерк), он решил удочерить меня. Подарив мне не только отчество, но и заботу. Правда, я его так и продолжала называть дядей Колей, а он не возражал.
В 1958-м дядя Коля вернулся из Норильска — его, к тому времени кандидата технических наук, пригласил на преподавательскую работу один из московских вузов. А я в ту пору была уже студенткой МГУ. Все складывалось прекрасно. Дети-студенты, в семье полный лад, куплен домик под Москвой с яблоневым садом. И... Нелепая случайность. 9 мая 1959 года дяди Коли не стало.
Через десятилетия после его ухода, оставшись одна из Киселевых, знавших дядю Колю лично, я прошла с его фотографией в шеренгах «Бессмертного полка». А свой детский снимок 1941 года, который Николай Акимович Киселев пронес по верстам Великой Отечественной, храню как зеницу ока.
Свежие комментарии